Никола́й Авде́евич О́цу́п (в стихотворениях современников, упоминающих его фамилию, представлены оба ударения; 23 октября 1894, Царское Село — 28 декабря 1958, Париж) — русский поэт, литературовед, мемуарист и переводчик, известен также успешной организаторской и издательской деятельностью в России и в эмиграции (с 1922 года).
До конца жизни Оцуп признавал, что как поэт он очень многим обязан И. Анненскому, которым в годы своей поэтической молодости был сильно увлечен и Гумилев. Но основные художественные установки, прослеживающиеся в поэзии Оцупа от сборника "Град" (1921) до огромного "Дневника в стихах. 1935-1950" (1950), родственны прежде всего акмеизму.
"Оцуп внес в ноту эмигрантской поэзии свой неповторимый обертон, его поэзию отличают благородство, богатство, ясность языка и цельность стиля. Его простой, бесхитростный, словно слегка приглушенный, но вполне узнаваемый голос, всегда будет подлинным наслаждением для знатока и ценителя поэзии, а со временем, быть может, Николай Оцуп найдет и своего преданного читателя, готового разглядеть за внешней неброскостью возвышенно-одухотворенное содержание." (Валерий Коростов. Журнал "Самиздат").
| Автомобиль Сергею Оцуп 1919 Твое имя Луна населена словами: В кустах шарики-ежи, На льдах томные моржи, На ветвях соловьи и кукушки, А имя твое — царица слов, Живущих в лунных морях. Царице морской Прислуживают дельфины: Слава, любовь, левкой. Часы Пролетка простучала за окном, Прошел автобус, землю сотрясая, И часиков легчайшим шепотком Заговорила комната ночная: "Секундочки, минуточки лови". - А если не хочу я, о Создатель, Такой короткой и слепой любви! - И пальцы повернули выключатель. И мгла ночная показалась мне Небытием, но в чудном мраке снова Светились бледные, как при луне, Черты лица, навеки дорогого. Пройдут как волны надо мной века, Затопят все мои земные ночи, Но там воскреснут и моя тоска, И верные, единственные очи. 1923 Любовь Снова воздух пьяного марта, Снова ночь моего обручения. Селениты на крыше играют в карты, И я попросил разрешения. У теплой трубы занимаю место, Голоса звенят колокольцами: «Пять алмазов... на карте ваша невеста». Пальцы крупье с белыми кольцами. Дворники спят. Ворота закрыты. Свет погас за окошками. «Дама бубен,» — кричат Селениты Голубые, с длинными ножками. Небо лунную руку простерло, Страшный крик за оградою, Я хватаю крупье за горло И прямов прошлое падаю. Навстречу зимы летят снежками, Царскосельские зимы, синие. Первая любовь с коньками И шубка в вечернем инее. В черном небе ветки и гнезда, Прыгнет белка, снежок осыпав... Ближе, ближе... Тускнеют звезды От каблуков и обозных скрипов. Ближе... Винтовка и песни в вагоне, В колокол трижды ударили, Плачет женщина на перроне, Провожая глазами карими. О, берег серпуховской квартиры, После моря такого бурного. Очнулся и слышу звоны лиры С потолка лазурного. Мне ли томиться лунной любовью? Сердце. Сердце мое беспощадное! Елена, девственной кровью Утоли мое тело жадное. 1921 | Аэроплан В древности Виланд в птичьих перьях, ДЕдал на тающих крылах — В средневековых же поверьях Ведьмы летали на козлах... Тщетно гадал седой алхимик, Лучше летать учил колдун: В кожу втираньями сухими Под заклинанья слов и струн. Если когда и мог присниться Под небеса задутый шар, Но не такая — ужас — птица В туче не больше чем комар. В страхе друзьям дикарь расскажет: Клювом неистово вертя, Не трепеща крылами даже, Птицы-чудовища летят. Сверху хозяин-европеец, Завоеватель, бог, пилот, Ветер подмяв, под небом реет, Сам направляя птичий лет. Вот он согнулся, в пропасть глядя, Смерть или руль в руке держа... Как хорошо гудит в прохладе, Блещущий солнцем круг ножа! 1918 Концерт Дрогнули два-три листочка липок, Мы глаза смежили от жары, И вступили голосами скрипок В первую сонату комары. Самого взыскательного слуха Эти скрипачи не оскорбят, Внятно на виолончели муха Заиграла около тебя. Море и песок сухой и мелкий, И на рампе миллион свечей, Замирают медные тарелки Чуть позванивающих лучей. Дирижер скрывается за краем Облаков, уже пора назад... Где-то брызнуло собачьим лаем И веселым хохотом солдат. На дне О, если здесь такая непогода, Что ж на море, где ветер сам не свой? Сирена тонущего парохода И стон дождя и волн гортанный вой! И скользкое бревно обняв за шею, Глотая волн кипящее вино, Я не могу дышать и цепенею, И смытый наконец иду на дно. Я двигаюсь и я дышу не скоро, Как ерш на суше раскрываю рот, Гигантский краб Казанского Собора Меня в зеленой тине стережет. Шевелятся мохнатые колонны, Проваливаюсь в лужу до колен, От бури жмурясь, длинные тритоны Плюются пеной с почерневших стен. Но кто-то любит и кому-то жалко, И кто-то помолится обо мне, Проходит в дождевом плаще русалка, Стихает буря — радуга на дне. Элегия О, жизнь моя. Под говорливым кленом И солнцем проливным и легким небосклоном Быть может ты сейчас последний раз вздыхаешь, Быть может ты сейчас как облако растаешь... И стаи комаров над белою сиренью Ты даже не вспугнешь своей недвижной тенью, И в небе ласточка мелькнет не сожалея И не утихнет шмель вокруг цветов шалфея. О жизнь! С дыханьем лондонских туманов Смешался аромат Хейямовских Диванов. Джульета! Ромео! Веронская гробница В цветах и зелени навеки сохранится. О, жизнь моя. А что же ты оставишь, Студенческий трактат о Цизальпинском праве, Да пару томиков стихов не очень скучных, Да острую тоску часов благополучных, Да равнодушие у ветреной и милой, Да слезы жаркие у верной и постылой, Да тело тихое под говорливым кленом И солнцем проливным и легким небосклоном. |
| | Война Анатолию Колмакову Араб в кровавой чалме на длинном паршивом верблюде Смешал Караваны народов и скрылся среди песков Под шепот охрипших окопов и кашель усталых орудий И легкий печальный шорох прильнувших к полям облаков. Воробьиное пугало тщетно осеняет горох рукавами: Солдаты топчут пшеницу, на гряды ложатся ничком, Сколько стремительных пуль остановлено их телами, Полмира пропитано дымом словно густым табаком. Все одного со мной сомнительного поколенья, Кто ранен в сердце навылет мечтой о кровавой чалме, От саранчи ночей в себе ищите спасенья Воспоминанья детства зажигайте в беззвездной тьме! Вот царскосельский дуб, орел над прудом и лодки, Овидий в изданье Майнштейна, растрепанный сборник задач, В нижнем окне сапожник стучит молотком по колодке, В субботу последний экзамен, завтра футбольный матч. А летом балтийские дюны, янтари и песок и снова С молчаливыми рыбаками в синий простор до утра!.. Кто еще из читателей «Задушевного Слова» Любит играть в солдатики?.. Очень плохая игра... 1921 |
Свежие комментарии