Гений и злодейство несовместны, а гений и идиотизм? Вполне, примером чему является Константин Фофанов (1862-1911), которому современники приписывали оба этих качества.
Предшественник символистов, чья звездочка сверкнула на поэтическом небосклоне на недолгих десять лет, вызывал диаметрально противоположные реакции - от ярко восторженной до резко негативной.
Поэтический талант Константина Михайловича выделяли и ценили И. Репин, В. Розанов, Л. Толстой, А. Майков, А. Чехов, Н. Лесков... Фофанов вобрал в себя всю двойственность и противоречивость эпохи безвременья восьмидесятых-девяностых годов девятнадцатого века в русской поэзии и изжил ее ценой собственного сгорания.
"Мистической и жуткой загадкой прошел по земле этот принц и нищий, так причудливо сочетавший в себе землю и небо, звуки небес и самую серую прозу бытия, этот заколдованный злыми чарами царевич, этот ангел, которому нравилось пугать людей маской дьявола", - писал о нем русский литературный критик А. А. Измайлов.
А между тем он едва закончил четыре класса училища, иногда занижая и этот срок вдвое. Жил с отцом-пьяницей и сам начал пить едва достигнув подросткового возраста, говоря, что от вина происходит не только блуд, но еще и поэзия, поскольку стихи начал писать в том же возрасте, что и пить – в тринадцать лет.
Печально верба наклоняла
Зеленый локон свой к пруду;
Земля в томленьи изнывала,
Ждала вечернюю звезду.
Сияло небо необъятно,
И в нем, как стая легких снов,
Скользили розовые пятна
Завечеревших облаков.
Молчал я, полн любви и муки,
В моей душе, как облака,
Роились сны, теснились звуки
И пела смутная тоска.
И мне хотелось в то мгновенье
Живою песнью воскресить
Все перешедшее в забвенье
И незабвенное забыть!..
(1887)
Его, мягко говоря, неряшливый внешний вид то ли юродивого, то ли нищего, то ли проходимца никак не предполагал, что за ним кроется гениальный поэт-самородок. Двойственность Фофанова смущала многих поэтических мэтров, заставляя сомневаться в его гениальности, но только до тех пор, пока он не начинал читать свои стихи.
Тогда становилось ясно, что Бог дает священный дар вовсе не по нашим меркам, а по Своим. Грязное белье, грязные ногти на длинных руках, длинные сальные волосы отталкивали, а его лунатическая поэзия, живые и умные глаза притягивали, заставляя разгадывать тайну гениальности. Откуда, почему ему, гуляке и нищеброду, а не им, благовоспитанным и благообразным мэтрам, выпал этот божественный дар?
Блуждая в мире лжи и прозы,
Люблю я тайны божества:
И гармонические грезы,
И музыкальные слова.
Люблю, устав от дум заботы,
От пыток будничных минут,
Уйти в лазоревые гроты
Моих фантазий и причуд.
(1887)
Безумец и гуляка, унаследовавший психическую болезнь и хронический алкоголизм, соединивший блуд и поэзию, Константин Фофанов многих вводил в ступор сочетанием несочетаемого.
При этом он никогда не акцентировал внимание на социальном протесте, избегал гражданского пафоса и современники относили его к числу поэтов чистого искусства, который стремится проникнуть в тайны бытия.
Все, что видел, поэт воспринимал как знаки, как живые символы и шарады, которые надо разгадывать, подбирая слова из нашего мира, чтобы оживить их скрытый смысл и сделать его прозрачным для понимания.
Меж старой рухляди в лавчонке у еврея,
Где дремлет роскошь бар, сгнивая и темнея,
Где между пыльных ваз и старомодных ламп
Мерцает рамкою весь выцветший эстамп,
Где бледный купидон с отбитою ручонкой
Под паутиною, как под фатою тонкой,
Лукаво щурится в мечтательной тоске,
Где зелень плесени на ярком завитке
Узорных канделябр ложится изумрудом,
Где в томной нежности над золоченым блюдом
Из рамы смотрит лик напудренной красы,-
Стоят, безмолвствуя, старинные часы…
………………………….
И что ж! Прошли года, которые так ровно,
С такой иронией, так зло и хладнокровно
Спешили погубить бесстрастные часы…
И вот – наперсники сатурниной косы-
Они, забытые, как памятник могильный,
Стоят меж рухляди, и циферблат их пыльный,
Как инвалид слепой, не страшный никому,
Глядит бессмысленно в таинственную тьму
Недвижной вечности. И грозный гений тленья
Над ними празднует победу разрушенья.
(«Старые часы», 1888)
Мелодичность и музыкальность строя поэзии Фофанова, легкость стиля, недосказанность, любовь к фантазиям и грёзам, снам и сказочности, экзистенциальный трагизм давали основание называть поэта ясновидящим, поэтом-мистиком.
Не случайно поэта ставили в один ряд с Малларме и Верленом, а его творчество вполне вписывалось в круг европейских эстетический идей конца века.
Константин Михайлович прислушивался к своим чувствам и своему подсознательному, всматривался в свои сновидения и ощущения. Поэт мимолетных, случайных настроений и впечатлений, поэт-импрессионист, чьи стихи легки, нежны и в то же время печальны и тревожны.
Вечернее небо, лазурные воды,
В лиловом тумане почившая даль —
Всё прелестью дышит любви и свободы.
Но в этом чарующем лике природы
Читаю, как в книге, свою же печаль.
И мнится, что всё под лазурью румяной:
Склоненные ивы над сонным прудом
И лес темно-синий за далью туманной —
Всё это лишь призрак, обманчиво-странный,
Того, что созиждилось в сердце моем.
(1888)
Но его субъективизм и личное восприятие действительности тоже ставились ему в вину, как и его асоциальность. Бессмысленность и безыдейность, которую видели в поэзии Фофанова критики-демократы, другими воспринимались как следование заветам Пушкина, как осмысление реальности в духе Божественной благодати и любви, а не борьбы и ненависти.
Это ставилось Фофанову в вину и в советское время, когда он попал в разряд реакционных поэтов, воспевавших уход в мир иллюзий и мистики, противопоставлявшего действительность и мечты, воспевавшего уныние и отчаяние, но никто не отказывал ему даже тогда в импрессионизме и легкости его поэзии.
Поэт был очень плодовитым, он написал более двух тысяч стихотворений, но лучшие из них - раннего периода, написанные в восьмидесятые-девяностые годы, составившие первые три сборника 1887, 1889 и 1892 годов («Тени и тайны»).
Прекрасна эта ночь с ее красой печальной,
С ее мечтательным, болезненным лицом.
О, если б жизнь цвела, как этот отблеск дальний
Померкнувшей зари на небе голубом!
О, если б дум моих неверное теченье,
Как эти облака, стремилось в глубь небес,-
Какое б подарил тебе я вдохновенье!
Какой бы мир открыл, мир красок и чудес!
Но жизнь моя темна и дума безотрадна,
Как облетелый сад – пуста моя душа,
И ходит ветер в нем стремительно и жадно
И гнет вершины лип, порывисто дыша.
(Май 1887)
Тогда эти стихи были восприняты как глоток свежего воздуха, как нечто необычное, как откровение. Сегодня тот период называется фофановским, эпохой Фофанова. Именно ему удалось отразить драму своего поколения, когда романтизм с его мечтательностью исчерпал себя и нужен был новый взгляд на мир и человека.
Фофанов увидел трагическую недостижимость мечты и идеала, неустранимый дуализм бытия, его двоемирие, дисгармонию земного и небесного, и эта коллизия в его поэзии становится эстетической ценностью, переживаемой со щемящей тоской.
Это было предчувствие будущего символизма, модернизма и авангардизма. Фофановские нотки легко прочитываются у И. Анненского, А. Блока, А.Белого, В.Брюсова, а позднее – у Игоря Северянина. Можно сказать, что весь символизм вырос из Фофанова, поэта-пророка, поэта-лунатика, поэта-Дон-Кихота, поэта не от мира сего…
Бледный вечер весны и задумчив и тих,
Зарумянен вечерней зарею,
Грустно в окна глядит; и слагается стих,
И теснится мечта за мечтою.
Что-то грустно душе, что-то сердцу больней,
Иль взгрустнулося мне о бывалом?
Это май-баловник, это май-чародей
Веет свежим своим опахалом.
Там, за душной чертою столичных громад,
На степях светозарной природы,
Звонко птицы поют, и плывет аромат,
И журчат сладкоструйные воды.
И дрожит под росою душистых полей
Бледный ландыш склоненным бокалом,-
Это май-баловник, это май-чародей
Веет свежим своим опахалом.
Дорогая моя! Если б встретиться нам
В звучном празднике юного мая -
И сиренью дышать, и внимать соловьям,
Мир любви и страстей обнимая!
О, как счастлив бы стал я любовью твоей,
Сколько грез в моем сердце усталом
Этот май-баловник, этот май-чародей
Разбудил бы своим опахалом!..
(«Май», 1 мая 1885)
Константин Фофанов умер в 1911 г. в возрасте 49 лет от воспаления лёгких и общей истощённости организма. Похоронен в Санкт-Петербурге на Новодевичьем кладбище.
Автор Тина Гай
Свежие комментарии