И это всё о ней! (ч. 1-я)

Эмили Дикинсон у меня ассоциируется с несколькими именами. С Эмилией Бронте – одинокой женщиной, прожившей почти всю жизнь в доме отца и написавшей в редкие минуты уединения единственную книгу - «Грозовой перевал». Но этого хватило, чтобы остаться в литературном пантеоне навсегда.

С Эдгаром По, одиноким странником и непризнанным гением, с Мариной Цветаевой, стремившейся в уединение, где Эмили Дикинсон прожила всю жизнь, и с восточной притчей, короткой, но точной и глубокой.

В ее поэзии гармонично сочетаются мужское начало с женским, романтика с трезвым умом, белое с красным, небесное с земным, хрупкость с твердостью характера и детская наивность с четко выбранным женским кредо – никогда не выходить замуж, быть самостоятельной и независимой всегда и во всем. Это был ее ответ миру на участь, которую он ей уготовал.

Я умерла за Красоту,
В могилу я легла,
И тут сосед меня спросил,
За что я умерла.

"За красоту", -- сказала я
И поняла -- он рад.
"А я за Правду, -- он сказал, --
Теперь тебе я брат".

Как родственники, что в ночи
Друг друга обрели,
Шептались мы -- покуда мхи
Нам губ не оплели.

Эмили Дикинсон – самый известный и самый цитируемый сегодня в Америке поэт, о которой написаны сотни, если не тысячи, диссертаций, исследований и монографий. Вокруг нее сложилось столько мифов, легенд и небылиц, что любая женщина могла бы позавидовать, даже Ида Рубинштейн с ее эксцентричностью и неподражаемостью.

Но, в отличие от Иды, Эмили почти никогда не уезжала из родительского дома, а если и выезжала, то только по необходимости. Она ни с кем не общалась, а если кто-то приходил к ней в гости, то кричала в ответ из-за закрытой двери, обмениваясь с гостем короткими репликами.

Мы привыкаем к темноте,
Когда погашен свет -
Так, проводив нас до крыльца,
Свечу унес сосед -

И мы шагнули наугад -
Как в черный омут - в Ночь,
Затем привыкли к темноте -
И зашагали прочь.

Во много раз темнее
В мозгу - где ночь всегда,
Где не посветит нам Луна
Иль бледная Звезда.

Кто посмелей, шагает -
Не видя ничего,
Нередко расшибая лоб,
Но зрение его

Становится острее -
А может, в свой черед
Меняется и темнота -
И Жизнь идет вперед.

Она никогда не была замужем и никогда не имела детей. Словом была классической старой девой, предпочитавшей уединение всему остальному миру. Ее редкие знакомые жили от нее далеко, иногда они писали друг другу письма.

Тот, кому она однажды рискнула отправить свои стихи с робкой просьбой оценить их, посоветовал ей никогда не печататься, а сам не устоял перед соблазном внести «свою правку» в ее «несовершенные стихи» и напечатать их без ведома Эмили.

Но его совет – не печататься - был излишним: меньше всего она стремилась стать публичной фигурой, считая славу постыдной и нужной ей как небо плавникам рыбы.

Я знаю - Небо, как шатер,
Свернут когда-нибудь,
Погрузят в цирковой фургон -
И тронется он в путь.
Ни перестука молотков,
Ни скрежета гвоздей -
Уехал цирк - и где теперь
Он радует людей?

И то, что увлекало нас
И тешило вчера -
Арены освещенный круг,
И блеск, и мишура, -
Развеялось и унеслось,
Исчезло без следа -
Как птиц осенний караван,
Как облаков гряда.

Рабочий стол и корзиночка, в которой она спускала угощение детям из окна своей комнаты

В своем родном городе она слыла монахиней, отшельницей, белой затворницей, странноватой женщиной, пишущей стихи, и чуть ли не сумасшедшей - настолько она была ни на кого не похожа: ни в образе жизни, ни в манере одеваться, ни в стихах.

Эта странная женщина всегда ходила в белом, жила на втором этаже отцовского дома и часто закрывалась на ключ, чтобы остаться наедине со своим миром, в котором проходила ее настоящая жизнь и в которую никто не имел право вторгаться. Ключ был тем волшебным замком, который делал ее свободной.

Часто под окном Эмили Дикинсон собирались местные ребятишки, которых она баловала угощениями собственного изготовления, спуская их в корзиночке со второго этажа на бельевой веревке. Но они видели только ее руки, потому что лица своего она не показывала никому.

День для нее был так же мучителен, как для человека, страдающего хронической бессонницей, ночь. Ее стихи похожи на короткие притчи, в них много смысловых пауз, которые Эмили обозначала знаком тире, как и Марина Цветаева - потом.

Вернулась я домой.
Вот и мое крыльцо.
Но страшно дверь открыть - а вдруг
Увижу я лицо

Чужое и вопрос
Услышу: "Вам кого?"
Мне, собственно, мою бы Жизнь,
И больше ничего.

И замерла душа
У двери не дыша,
И тишина, как океан,
Ворочалась в ушах.

И тут внутри себя
Услышала я смех:
Чего бояться, если ты
Уже встречала Смерть?

И двинулась рука
К щеколде чуть дрожа -
А вдруг сейчас отпрянет дверь -
И некуда бежать?

Я руку отвела -
Как будто из стекла
Она была - и, словно вор,
На цыпочках ушла.

В ее «Письмах к миру», как она называла свои стихи, нет названий и дат, хотя писала она почти каждый день, как потом делала (не в подражание ли?) Марина Цветаева, но которая, в отличие от Эмили, ставила даты под каждым своим стихотворением.

Писала «белая монахиня» на всем, что ей попадалось под руки: клочках тетрадей, оберточной бумаге, остававшейся от покупок, на картонных коробках и всем, на чем можно было писать. Потом она аккуратно сшивала эти листочки-кусочки и складывала их в потайную коробочку.

Так в течение жизни было написано 1775 коротких стихотворений, из которых увидели жизнь всего лишь пять, некоторые говорят – семь. Все остальные стихи были найдены только после смерти этой загадочной женщины, самой большой достопримечательности города.

Только после смерти ее верная младшая сестра и подруга жизни, добровольно ставшая ее келейницей, взяв на себя всю заботу о быте, решилась перебрать вещи своей старшей сестры и случайно наткнулась на ту потайную коробочку, в которую Эмили складывала свои небольшие тетрадочки со стихами.

В ней было завещание - «После смерти сжечь все написанное». Но завещание не было исполнено и спустя четыре года появился первый томик ее стихов и опять с правками того критика, который когда-то отсоветовал ей печататься. Томик стихов разошелся мгновенно и переиздания в «правленом» виде продолжались вплоть до 1955 года.

Что, если я не стану ждать,
Себя устану убеждать
И убегу - к тебе?

Что, если я отброшу прочь
Вот эту плоть - и в эту ночь
Вручу себя Судьбе?

Тогда им не схватить меня!
Ловушки пусть меня манят,
И пушки бьют - они -

Лишь призраки - как стихший смех,
Как скисший прошлогодний снег,
Как прожитые дни!

Цветы из сада, которые выращивала Эмили. Она была страстным садоводом и всю жизнь любила цветы, особенно розы.

В тот год, наконец-то, после сверки с оригиналом все ее 1775 стихотворений получили новую жизнь: без всяких сторонних правок и со своим порядковым номером. Трехтомник стал классическим изданием, по которому сегодня работают все специалисты и переводчики Эмили Дикинсон.

Одним из лучших переводчиков на русский язык стихов поэтессы является Аркадий Гаврилов, для которого ее переводы стали делом жизни. Почти все цитируемые в тексте стихи гениальной американской поэтессы даны в его переводе. К поэзии Дикинсон еще вернемся, а сейчас несколько строк биографии Эмили.

Родилась она в 1830 году в городе Амхерте штата Массачусетс, в котором поселились первые колонисты из старой Англии в надежде создать здесь новую общину правоверных англичан на основах библии и пуританской вере отцов.

И действительно, Амхерт отличало от других американских городов то, что в нем на каждого жителя приходилось самое большое количество священников и пасторов. И Эмили тоже воспитывалась в строгих религиозных традициях.

Раскаянье есть Память
Бессонная, вослед
Приходят Спутники ее -
Деянья прошлых лет.
Былое предстает Душе
И требует огня -
Чтоб громко зачитать свое
Посланье для меня.
Раскаянье не излечить -
Его придумал Бог,
Чтоб каждый - что такое Ад
Себе представить мог.

Дед Эмили был очень богатым человеком и основал в городе Академию, в которой дети получали первоклассное образование со знанием античной мифологии и античных языков, литературы и философии.

Дед и ее родители не делали различий в необходимости получения образования девочками и мальчиками и Эмили закончила с успехом эту академию. Потом она еще год проучилась в женской семинарии, из которой вернулась домой по до сих пор неясным причинам.

Отец Эмили был казначеем в Академии, вел адвокатскую практику и заседал какое-то время в Конгрессе. Словом, семья была очень известной, почитаемой и уважаемой в городе.

Мать Эмили была женщиной скрытной и крайне скупой на проявление эмоций. Эмили никогда с матерью не была в близких отношениях.

В подростковом возрасте девочка характеризуется как замкнутая, застенчивая, скромная, аккуратная и всегда с цветком: в волосах, на платье или в руках. Роза стала символом Эмили Дикинсон, а любовь к садоводству – страстью.

Автор: Тина Гай

Источник

Продолжение следует