МЫ ИХ ЧИТАЕМ В ПЕРЕВОДЕ. Марианна Мур

Марианна Крэйг Мур (англ. Marianne Craig Moore; 15 ноября 1887, Сент-Луис, Миссури, — 5 февраля 1972, Нью-Йорк) — американская поэтесса, одна из ведущих представительниц модернизма, лауреат многих премий (включая National Book Award и Pulitzer Prize в 1951 году), писавшая в своеобразной, яркой манере, сочетавшей точность и насыщенность с обильным цитированием и редким умением «многообразие идей вложить в один, компактный образ».

Ее стихи сразу обратили на себя внимание зрелостью и оригинальностью подачи. Она легко вписалась в русло господствовавшего тогда модернизма. В ее поэзии органично сочетаются разветвленная система образов, усложненность синтаксиса и точность лирического высказывания. 

Славится Мур и как мастер скрытых цитат, аллюзий на других авторов. Впрочем, они так искусно вплетены в ткань ее лирики, что часто неотличимы от ее собственных мыслей. Поэтесса наблюдает пестрый мир и отражает его в стихах то с иронией, то с болью. Строки похожи на поток сознания, крик души, где сталкиваются образы и чувства. В антивоенной лирике Мур отводит взгляд от поля битвы и обращается к человеческому сердцу, из которого и исходит зло.

За свою долгую жизнь Мур была награждена едва ли не всеми престижными литературными наградами, а ее имя встало вровень с другими выдающимися американскими поэтами середины XX века.

Поэзия

мне она противна: есть кое-что поважнее всей этой волынки.
Однако, даже питая к стихам презренье, можно при чтенье
в них обнаружить внезапно определенную непод-
дельность.
Рукой мы хватаем, зрачком
видим, волосы встанут торчком,
если надо, и это все ценится не потому что

может служить материалом для высоколобых интерпретаций, а
потому что
все это приносит пользу. Но если смысл сместится и
непостижным станет, все мы скажем одно и то же:
нет,
нельзя восхищаться тем, что уму
недоступно — летучая мышь, во тьму
летящая в поисках пищи или висящая головой

вниз,рабочий слон,споткнувшийся вдруг мустанг,рычащий под
деревом волк, невозмутимый критик, чья лениво
дернулась кожа, как от блохи у коня, болельщик
на матче бейсбольном, по статистике специалист —
и не зачем вовсе
грань проводить между «деловыми докумениши и

школьными учебниками»; самоценны все эти факты.

Вот где
надо грань проводить:
в следах на подмостках от полупоэтов поэзии нет, одна
пустота,
но если истинные поэты стать сумеют средь нас
«буквалистами воображения», подняться над
банальностью наглой, и наш взгляд поразят
воображаемые сады с настоящими жабами в травке«, вот
тогда, соглашусь,
нам она в руки дастся. А пока, если требуется, с одной
стороны, чтобы сырье поэзии было
сырым до самой своей глубины
и чтоб пленяла, с другой стороны,
неподдельность-значит, поэзия вам интересна.

Что есть годы

В чем мы безвинны, в чем
Мы виноваты? Все на свете смертны,
Все жертвы под мечом.
Кто объясненье даст: откуда — храбрость,
Все это убежденное сомненье,
Весь этот зов немой и слух оглохший,
То, что в любой беде и даже в смерти
Вселяет в слабых страсть-
Быть, не poбеть, не пасть?

Всех прозорливей тот,
И тот исполнен радопи и силы,
Кто смертность не клянет
И в злоключенье — в заключенье — может
Подняться над собой, как море в бездне,
Которое, стремясь освободиться,
Сражается, но в берегах оставшись,
В смирении своем
Спасает свой объем.

Поэтому лишь тот,
Кто сильно чувствует, не суетится.
Так птица, что поет,
Становится стройнее и красивей:
Хотя она в плену, в ее руладах
Мы слышим: наслажденье недостойно,
Лишь в радости достоинство живого.
Пусть смертно естество,—
В нем будущность всею!

Ирландия Спэнсера

все та же;
приветлива и чудо как зелена,
зеленее, клянусь, не бывает страна.
Что ни имя, то песня, без исключенья.
Разоблаченья от преступников
отскакивают, как мячи; и удары тоже;
но упаси тебя боже обидеть преступника невниманьем.
Ирландцы — дети природы:
плащи-как накидка
венерина, оторочена звездами, на шее
заастегнута глухо, с иголочки новые рукава.

Если в Ирландии вправду
на арфе, бывает, играют вспять
и папоротниковых семян набрать
в полдень бегут, чтоб задобрить впрок
«титантов в броне с головы до ног»,
неужто семян не найдется, чтоб
отучить от упрямства, а волшебству
вернуть права?
Недотепы и горемыки
в ирландских легендах обходятся без матерей
преспокойно, но без бабушек-ни за что.

Эпизодик в ирландском духе:
пара осталась без брачных уз,
когда прапрабабка моя, любой союз
крушившая в пух с мастерством
врожденным, изрекла: «Жених выше похвал,
без сомненья, есть возраженье
единственное: он не
ирландец». Кто фей
перехитрит, ведьм дружить уговорит,
кто продолжает орать
опять и опять: «Не уступлю!», тому не понять,

что с вободным бывает тот,
кто в плен добровольный идет
к безграничной вере, пусть циник зовет
ее наивностью. Быстрые длинные пальцы
расправляют с трепетом бабочке крылья
в летний зной тончайшей иглой
и шалея дрожат над павлиньим хвостом,
мелькнув, зацепляют шерстинкой
за крылышко ястреба — это гордыня
хорохорится ныне, как в колдунах,
не безумие вовсе. Искусные руки не всуе

лен для камчатного полотна треплют —
выбеленное ирландской погодой холодной,
оно неподвластно стихии водной,
как серебристая замша, как живая кожа.
Бусинки витые, полумесяцем вьгнутые, золотые
выемки разве сравнятся
с висюльками фуксии пурпурно-коралловыми?
О Эйре, ужели кайра-танцорка
и тетерка и коноплянка-певица,
чей серебрится голос, как звук клавесина,
ужель знаменуют упорство милейшие птицы?

Значит, выходит такая картина:
они — заколдованный Джеральд, который спроста
превращался в оленя или в громадного кота
зеленоокого. Ввиду житейских неудобств
они невидимками стали, на земле
им жизни нет. Ирландцы твердят: «Ваша печаль —
нам в печаль, а ваша радость —
в радость и нам». Мне бы хотелось
в это поверить хоть частью ума.
Я в печали, уйму раздраженье едка ли, я ведь
ирландка сама.

ЛЮБОВЬ В АМЕРИКЕ

Что бы то ни было, это - страсть:
доброкачественное слабоумье, которое
пожрет Америку способом,
       противоположным тому,
как Минотавр питался.
Это - нежность Мидаса;
       из самого сердца,
не иначе, того, кто в силах
вынести непонимание -
       взять вину на себя
       с "благородством деяния",
       став первопроходцем небезразличия
       без дерзости или величия,
       переросшего
       недоросшее измельчание.

Чем бы ни была, пусть будет всегда
без аффектации.

Да, да, да, да.

ОБИТЕЛЬ МАГА

не слишком высока
(я повидала)
внутри светла, хоть в облаках,
словно камень лунный
желтизной горя,
свет из трещин подспудный
в голубом мерцанье фонаря
у входной двери.
Нет ни нареканий,
ни пожеланий,
просто, но исполнено смысла.

Черной массой нависло
дерево над карнизом
с четкостью Магритта,
но сдержано, скрыто.

Источник